Гессе Герман Игра в бисер

Гессе Г, Игра в бисер

1. Старинное правило гласит: чем четче и непреклоннее мы формулируем тезис, тем неумолимей он требует своего антитезиса.
2. Для нас лишь тот -- герой, лишь тот представляет интерес, кто благодаря своим задаткам и своему воспитанию оказался способным почти без остатка подчинить свою индивидуальность иерархической функции, не утратив при этом силы, свежести, удивительной энергии, составляющих суть и смысл всякой личности. Если же личность приходит в конфликт с иерархией, мы рассматриваем именно эти конфликты как некий пробный камень, на котором проверяются достоинства личности.
3. Они жили в вечном страхе среди политических, экономических и моральных потрясений, вокруг них все кипело, они вынесли несколько чудовищных войн, в том числе и гражданских, и игры их никоим образом не были веселым, бессмысленным ребячеством, но отвечали глубокой потребности: закрыть глаза, убежать от нерешенных проблем и ужасающих предчувствий гибели в возможно более безобидный мир видимости.
4. Люди... пробирались сквозь море сведений, лишенных смысла в своей отрывочности и разрозненности. Уже приближалась ужасная девальвация слова.
5. В предчувствии заката была возможна и циническая позиция: люди отправлялись танцевать и объявляли всякую заботу о будущем старомодной глупостью. В прочувствованных фельетонах журналисты возвещали близкий конец искусства, науки, языка, со сладострастием самоубийц провозглашали инфляцию понятий и полную деградацию духа в ими же сфабрикованном бумажном мире фельетона и с притворно циническим равнодушием или же в экстазе вакхантов созерцали, как не только искусство, дух, этика, честность, но и Европа, и "весь мир" идут к закату.
6. Подобно танцу и любому другому искусству, музыка в доисторические времена была волшебным средством, одним из старых и основных атрибутов магии. Начиная с ритма (хлопанье в ладоши, притоптывание, удары деревяшек, первобытное искусство барабанного боя), она служила могучим и испытанным средством "настройки" многих на один лад, сообщая сердцам и дыханию единый ритм, наделяя людей готовностью к призыванию и заклятию вечных сил, к танцу, к состязанию, к походу, к священнодействию.
7. Есть много различных форм, в каких нам открывается призвание, но ядро и смысл этого события всегда одни и те же: это пробуждение души, преображение или пресуществление ее; вместо снов и предчувствий, идущих изнутри, вдруг возникает и вторгается призыв извне, частица действительности.
8. Наш долг -- правильно распознавать противоречия, во-первых, как противоречия, а во-вторых, как полюсы некоего единства.
9. Игра в бисер, по его мнению, -- рецидив фельетонистической эпохи, пустая и безответственная игра с буквами, в которой мы растворили язык различных видов искусства и науки; вся она состоит из одних ассоциаций, играет с одними аналогиями.
10. Меня охватывали сомнения, имеют ли вообще какой-то смысл все эти музыковедческие и исторические исследования и изыскания, действительно ли они нечто большее, нежели забава праздных людей, мишурный духовный заменитель подлинно переживаемой жизни.
11. Чем большего мы требуем от себя и чем большего требуют от нас поставленные перед нами задачи, тем в большей степени мы зависим от источника силы -- медитации, вновь и вновь дарящей нам примирение ума и сердца.
12. Именно для таких дарований, как Иозеф Кнехт, для людей, по натуре своей стремящихся к цельности, к синтезу и к универсальности, не влекомых отдельной ярко выраженной способностью к ранней концентрации на одном каком-нибудь поприще, -- для таких натур весна студенческой вольности бывает часто порой глубокого опьяняющего счастья; однако без дисциплины, вынесенной из школы элиты, без душевной гигиены медитативных упражнений, без тактичного контроля со стороны Воспитательной Коллегии подобная свобода представляла бы для упомянутых дарований большую опасность и сыграла бы для многих роковую роль.
13. Складывается впечатление, что больше всего ему хотелось стать невидимкой: никакое окружение, никакая компания не казались ему достаточно тихими, никакая жизнь достаточно уединенной.
14. Дело учителя и ученого изучать эти средства, хранить традиции и чистоту методов, а вовсе не возбуждать и ускорять те, уже не могущие быть выраженными, переживания, которые доступны только избранным или, что зачастую то же самое, страдальцам и жертвам.
15. Каждый другого видел насквозь, знал его способности, характер, подобно тому как это бывает в коллегиях какого-нибудь министерства или в узком кругу аристократического клуба, где встречаются и знакомятся завтрашние и послезавтрашние правители и лидеры. Здесь всегда царил приглушенный, изысканный тон; все пришедшие сюда были честолюбивы, не выставляя этого напоказ, преувеличенно внимательны и критичны.
16. Он по опыту знал, что вера и сомнения неотделимы; что они взаимно обусловлены, как вдох и выдох. И потому с каждым шагом его проникновения во все области микрокосма Игры возрастала и его прозорливость, его восприимчивость ко всему сомнительному в самой Игре.
17. Помимо больших музыкальных способностей и дара к Игре, в нем дремали еще нетронутые силы, какая-то внутренняя независимость, упрямство в высоком смысле этого слова, которое ни в коей мере не затрудняло и не запрещало ему служить и подчиняться, но требовало от него служения лишь наивысшему.
18. Он изведал, какой ответственностью, каким напряжением и какой внутренней нагрузкой надо платить за всякое блестящее и почетное положение.
19. Приятно и даже соблазнительно властвовать над людьми, блистать перед другими, но был в этом и некий демонизм, опасность, недаром же всемирная история пестрит именами властителей, вождей, полководцев, авантюристов, которые все, за редчайшими исключениями, превосходно начинали и очень плохо кончали, которые все, хотя бы на словах, стремились к власти добра ради, а потом уже, одержимые и опьяненные властью, возлюбили власть ради нее самой.
20. Статья Устава Ордена гласила: "Если Коллегия призывает тебя занять определенный пост, то знай: каждая следующая ступень -- это не шаг к свободе, а новое обязательство. Чем выше пост, тем больше обязательство. Чем больше власть, тем строже служение. Чем сильнее личность, тем предосудительнее произвол".
21. Не то чтобы вчерашние товарищи отвернулись от него или перестали дарить своим дружеским расположением, -- для этого в столь высоком аристократическом кругу все были слишком благовоспитанны, -- но возникла определенная дистанция; вчерашний товарищ послезавтра легко мог стать начальником, а на подобные оттенки и тонкости иерархических отношений сей круг реагировал чрезвычайно чутко и находил им должное выражение.
22. Его неподкупная проницательность при разборе и выправлении чужих работ, собственно, и стяжала ему уважение учеников и коллег, которое могло бы оказаться под вопросом из-за его неуверенной и неровной, застенчиво-боязливой манеры держать себя.
23. Назначение всех подобных Орденов и Провинций на земле: отказ от власти, от погони за ней, но зато сохранение и обеспечение постоянства и долговечности духовных основ всех мер и законов.
24. Скорей всего, то и был предназначенный ему путь: словно бы само собой, безо всяких усилий с его стороны, повсюду попадать в избранные, в элиту, окружать себя обожающими друзьями и высокопоставленными покровителями, но это был путь, не позволяющий останавливаться у подножия иерархии, а приказывавший неустанно подниматься к вершине, к свету, осеняющему ее. Нет, ему не суждено оставаться ни субалтерном, ни вольным ученым, он призван повелевать.
25. Он говорил вполне серьезно, но этот тихий голос и старое, такое умное лицо придавали его сверхвежливым словам ту изумительную многозначность, в которой сливались серьезность и ирония, благоговение и тихая насмешка, пафос и игра, как это можно было бы ощутить, присутствуя при встрече двух святых или князей церкви и наблюдая их нескончаемые поклоны, церемониал учтивого долготерпения.
26. Что-то, должно быть, связывало их обоих, раз на них подействовал один и тот же неприметный магнит.
27. Вы обращаетесь со всемирной историей, как математики с математикой, в которой существуют только теоремы и формулы, но нет никакой реальной действительности, нет добра и зла, нет времени, нет ни прошлого, ни будущего, а есть только вечное, плоское математическое настоящее".
28. Всякая наука -- это прежде всего систематизация, упорядочение и в то же время упрощение, некоторое переваривание для духа того, что непереваримо.
29. Историческое исследование означает: погрузиться в хаос и все же сохранить в себе веру в порядок и смысл.
30. Ни в коем случае нельзя создавать впечатление, будто мы спешим и торопим, дело это должно созреть само, только тогда и следует говорить о нем, не так ли?
31. Мы с вами придумали себе в высшей степени приятный и, я надеюсь, плодотворный вид общения. Оба рода деятельности, которые на протяжении всей моей жизни были самыми любимыми для меня -- учиться и учить, -- превосходно сочетаются в наших совместных занятиях, и для меня они оказались совсем кстати, ибо я начинаю стареть и не мог бы придумать себе более целительной и бодрящей терапии, нежели наши занятия.
32. Все же политический вес и деятельность бенедиктинца настолько сказывались в его экскурсах во всемирную историю, что каждая его мысль, каждый взгляд, проницающий переплетение мировых сил, выдавал практического политика, однако не честолюбивого интригана от политики, не правителя и не вождя, равным образом и не властолюбца, но советчика и примирителя, государственного мужа, чья активность и стремление вперед смягчались мудростью и глубоким проникновением в несовершенство и многосложность человеческой природы, которому его великая слава, его опытность, его знание людей и обстоятельств и, не в последнюю очередь, его бескорыстие и личная безупречность давали немаловажную власть.
33. Учусь я здесь многому, очень многому, но от этого возрастает не моя уверенность и профессиональная пригодность, а мои сомнения. Правда, и мой горизонт расширяется.
34. Кажется, что сосуд наполнен до краев и достаточно еще одной капли, чтобы все опять оказалось под вопросом.
35. Как все мы хорошо знаем, бывают праздники и Игра, когда все особенно ладится, одно окрыляет и возвышает другое, это случается и с музыкальными, и с театральными представлениями, которые без явно видимых причин, словно по волшебству, достигают необычайных вершин, оставляя в душе участников глубокий след, в то время как другие, ничем не хуже подготовленные. Остаются не более чем добросовестной работой.
36. Граница между Магистром и его заместителем выступает как некий символ границы между должностью и личностью.
37. То был немалый труд -- одолеть элиту, замучить ее муштрой, обуздать честолюбцев, привлечь к себе колеблющихся и понравиться высокомерным.
38. Идея нашей Провинции и нашего Ордена зиждется на двух принципах: на объективности, правдолюбии в изысканиях и на пестовании медитативной мудрости и гармонии. Держать оба принципа в равновесии означает для нас быть мудрыми и достойными нашего Ордена. Мы любим науки, каждый свою, и все же знаем, что преданность науке не всегда способна уберечь человека от корысти, порочности и суеты, история знает немало тому примеров, и образ доктора Фауста не что иное, как литературная популяризация указанной опасности.
39. Я не заметил этого феномена потому, что не хотел замечать его.
40. Но он видел и ощущал блеск Касталии, которой он служил, как неустойчивую и убывающую величину, он пребывал в этом блеске не бездумно и беспечно, подобно огромному большинству своих сограждан-касталийцев, но помнил о его начале и истории, воспринимал его как историческое образование, подвластное времени и подталкиваемое его неумолимой силой.
41. Вся его дальнейшая жизнь, можно сказать, была не чем иным, как постоянным возвращением к этой роли, все более полным вживанием в нее. Это была роль защитника и представителя Касталии.. Но при этом в нем никогда не умирали искренняя готовность и стремление учиться у противника и вести вперед Касталию не по пути замыкания в себе и косной обособленности, а по пути живого взаимодействия и диалога с внешним миром.
42. Он выдержал испытание, оказался на высоте, многому научился у противников, давал не меньше, чем брал, и оба раза, хотя и не победил своих партнеров -- да он, собственно, такой цели себе и не ставил, -- сумел добиться почетного признания не только своей личности, но и отстаиваемых им принципов и идеалов.
43. Мировая история -- это гонка во времени, погоня за выигрышем, за властью, за богатством, в которой дело идет о том, у кого хватит сил, удачи или низости не пропустить нужный момент. Творения же духа, культуры, искусства являют собой полную противоположность, они всякий раз суть освобождение от рабства времени, прыжок человека из грязи своих инстинктов, из своей инертности в другую плоскость, во вневременное, разрешенное от времени, божественное, всецело внеистоpическoe и враждебное истории бытие.
44. Верхушка нашей иерархии, Магистры и члены руководства Ордена, в общении друг с другом тщательно соблюдают определенный церемониал, но, мало того, существует у них, бог весть с каких пор, склонность, а может быть, и тайное предписание или правило игры, тем строже держаться в рамках самой утонченной вежливости, чем сильней расхождения в мнениях и чем важнее спорные вопросы, о которых идет речь.

45. Предполагалось, что эта имеющая давние истоки вежливость, наряду с присущими ей прочими функциями, несет в первую очередь функции защитной меры: изысканно вежливый тон дебатов не только предохранял спорящих от чрезмерно страстного увлечения и помогал сохранять полное самообладание, но, кроме того, защищал достоинство Ордена и Коллегий, облачая его в мантию церемониала и в покровы святости, так что в этой столь часто высмеиваемой студентами утрированной вежливости было зерно здравого смысла.
46. То же самое относится, в сущности, к большинству слов и понятий, в которых выражается наша жизнь: те из них, что для нас важны, для вас большей частью лишены значения, многие вам просто непонятны, а другие имеют совсем иной смысл, чем у нас. И поди тут объяснись друг с другом!
47. Между соплеменниками тоже существуют свои преграды, мешающие друг друга понять, -- преграды образования, воспитания, одаренности, индивидуальности. Можно утверждать, что любой человек на земле принципиально способен дружески разговаривать с любым другим и понимать любого другого человека, и можно, наоборот, утверждать, что на свете вообще не существует двух людей, между которыми возможно полное, безраздельное, близкое общение и взаимопонимание, -- и то и другое будет одинаково верно.
48. Мир оказался сильнее меня, он постепенно обломал и поглотил меня; словно жизнь поймала меня на слове и полностью уравняла с тем миром, правильность, наивность, силу и бытийственное превосходство которого я так прославлял и яростно отстаивал в наших вальдцельских спорах, отрицая твою логику.
49. Без постоянных упражнений и без общения с равными и даже превосходящими тебя партнерами нельзя ничему научиться, а игра в одиночку может возместить настоящую лишь в той мере, в какой монолог может заменить разговор с собеседником.
50. Достаточно найтись двум участникам, способным зажечь друг друга или же ранее знакомым и близким, чтобы воодушевить весь курс, всех его участников и преподавателей.
51. Если я не могу разделить с тобой твои печали и горести и заразить себя ими, из этого отнюдь не следует, что я не уважаю их и не отношусь к ним серьезно. Я полностью принимаю твой облик и печать, наложенную на него твоей жизнью и судьбой, это твоя доля, она -- твоя, и она мила мне и дорога, хоть я и надеюсь увидеть ее изменившейся.
52. Есть натуры, способные любить оплаченное жертвами место в жизни, будь то должность, брак, профессия, и именно из-за жертв так сжиться с этим местом, что оно приносит им счастье и удовлетворение.
53. Он был куда большим лукавцем, чем подозревали окружавшие его люди, в нем было очень много игры, хитроумия, авантюрности, много вкуса к волшебству и притворству, к внезапным исчезновениям и появлениям.
54. Он не способен был делать и самое малое дело без полной самоотдачи.
55. В конце концов вся эта отрада для глаз стала казаться ему слишком красивой, слишком совершенной и продуманной, в ней недоставало движения, становления, новизны, и он чувствовал, что эта красота комнат и вещей имела смысл некоего заклятия, некой мольбы о защите, что эти комнаты, картины, вазы и цветы окружают и сопровождают жизнь, которая тоскует по гармонии и красоте, не умея достигнуть ее иначе, как только заботой о тщательно подобранной обстановке.
56. В качестве отщепенца и врага всякого порядка Тегуляриус всегда вставал на сторону одиночки против власти; изобретательно обойти официальную власть, поддразнить, перехитрить ее -- на это он всегда был готов.
57. Работа в высшей школе сразу снова включила бы меня в традиционный канонизированный и механизированный аппарат, а я мечтаю совсем об ином.
58. Все можно понять, если как следует разглядеть.
59. Его самолюбие страдало от сознания, что он оказался не на высоте перед веселой вежливостью, облекавшей Магистра как бы блестящей броней.
60. Так и бывает с нашими высшими должностными лицами: Магистр парит где-то наверху, над сложным многообразием своих обязанностей, чуть ли не как простое украшение, как чистый символ; он неожиданно появляется и также неожиданно исчезает, легко, будто любезный гость, скажет словечко-другое, согласно кивнет, жестом намекнет на данное поручение, и уже его нет, уже он у соседей; он играет на своем служебном аппарате, как музыкант на инструменте, по видимости не тратит ни сил, ни раздумий, однако же все идет как по маслу. Но каждый человек в его аппарате знает, как трудно заменить Магистра, когда он уезжает или болен, хотя бы на один день или на несколько часов!
61. Едва ли кто-нибудь из них задумывается над тем, что этот воздух и эта земля даны нам не навечно, что воздуха нам может когда-нибудь не хватить, что земля может ускользнуть у нас из-под ног. Нам выпало счастье безмятежно жить в маленьком, чистом и ясном мире, и большинство из нас живет, как это ни покажется странным, в ложном представлении, будто мир этот существовал извечно и мы рождены в нем.
62. Не столь благополучно обстоит дело со свойственным Ордену самомнением, с той сословной надменностью, к которой приводит любой аристократизм, любое привилегированное положение и которая справедливо или несправедливо ставится в вину всякой аристократии.
63. Наше касталийское просвещение, возвышенное и благородное, которому я, разумеется, многим обязан, для большинства тех, кто им обладает, не являются орудием или инструментом, не направлено на активные цели, не служит сознательно большим и глубоким задачам, но в некоторой степени служит лишь для самоуслады и самовосхваления, для формирования и культивирования различных интеллектуальных специальностей.
64. Большинство представителей духовного мира не вынесло гнета этой эры насилия. Одни подчинились и предоставили свои таланты, знания и методы к услугам власть имущих, до нас дошло изречение одного тогдашнего профессора высшей школы в республике массагетов: "Сколько будет дважды два, решает не факультет, а наш господин генерал".
65. И наконец, когда народы уже истекли кровью и погрязли в нищете, родилось все более неудержимое стремление одуматься, вновь обрести общий язык, вернуться к упорядоченности, к добрым нравам, к истинной мере вещей, к такой азбуке и такой таблице умножения, которые не продиктованы интересами властей и не подвержены ежеминутным изменениям. Возник неимоверный голод по истине и праву, тяга к разуму, к обузданию хаоса.
66. Наша Система и Орден уже перешагнули через наивысшую точку расцвета и счастья, отпускаемых порой прекрасному и желанному по загадочной прихоти истории. Мы клонимся к закату, он, быть может, затянется надолго, но уже не выпадет нам на долю ничего более возвышенного, более прекрасного и желанного, чем выпадало до сих пор, -- дорога наша идет под гору; исторически, я думаю, мы уже созрели для того, чтобы упасть, и это, без сомнения, сбудется, пусть не сегодня и не завтра, но послезавтра. Я заключаю это не только из непомерно морализирующей оценки наших достижений и способностей, я заключаю это гораздо более на основе тех движений, какие, я вижу, назревают во внешнем мире. Близятся критические времена, во всем уже сказываются их приметы, мир намерен вновь переместить свой центр тяжести.
67. Мы можем, если хотим, закрыть глаза на опасность, ибо она еще довольно далека.
68. Чтобы властвовать, отнюдь не надо быть глупым или грубым, как иногда утверждают ярые интеллектуалы, но для этого необходима не отравленная ничем любовь к направленной вовне деятельности, необходима страсть к самоотождествлению с поставленной целью и, разумеется, некоторая стремительность и неразборчивость в выборе путей к успеху. Все это, как видите, качества, каких у ученого -- мудрецами мы не станем себя называть -- нет и быть не должно, ибо для нас размышление важнее действия, а при выборе средств и методов для достижения наших целей мы приучены к предельной щепетильности и осмотрительности. Итак, управлять страной и заниматься политикой -- не наш удел. Мы -- профессионалы исследования, расчленения и измерения, наше дело оберегать и неустанно выверять все азбуки, таблицы умножения и методы, создавать эталоны духовных мер и весов.

Пристанищ не искать, не приживаться,

Ступенька за ступенькой без печали

Шагать вперед, идти от дали к дали,

Все шире быть, все выше подниматься.

(Это стихи изначально назывались «Переступить пределы», потом получили название «Ступени»).

69. Оказывается, путь его шел по кругу, или по эллипсу, или по спирали, как бы там ни было, только не по прямой, ибо прямые существуют лишь в геометрии, а не в природе и не в жизни.
70. В результате все Магистры, или почти все, ознакомились с моими доводами и предостережениями, и хотя большинству из них это кушанье наверняка пришлось не по вкусу и отнеслись они к нему скорее всего неодобрительно, все же они прочитали и приняли к сведению, что я счел нужным вам сообщить. То, что они не встретили мое послание восторженно, в моих глазах не неудача, ибо я не искал ни восторгов, ни одобрения; моей целью скорее было пробудить в моих коллегах беспокойство, растревожить их.
71. Он готов оставить свой пост, сбросить свой сан, перешагнуть через прошлое и начать жизнь сызнова на самом скромном поприще, ибо он пресыщен и саном, и мирным житьем, честью и авторитетом, он жаждет избавиться от них, откинуть их прочь.
72. Я вовсе не хочу выйти в широкий мир, имея за спиной лазейку на случай разочарования, не хочу быть осторожничающим путешественником, который выползает из своей норы, чтобы немного повидать белый свет. Напротив, я жажду риска, осложнений, опасностей, я изголодался по реальной задаче, по делу, по лишениям и мукам.
73. «Гуру» на санскрите - это духовный наставник, учитель.
74. Магистр Александр: Вы слишком сильно чувствуете свое "я" или слишком от него зависите, а это отнюдь не то же самое, что быть большой личностью. Один может быть звездой первой величины по своей одаренности, силе воли, выдержке, но он так хорошо центрирован, что без всяких трений и затрат энергии включается в ритм системы, к которой принадлежит. Другой так же богато одарен, быть может, даже больше, но ось его "я" не проходит точно через центр, и он растрачивает половину своих сил на эксцентрические движения, которые изнуряют его самого и мешают всем окружающим.
75. На самом деле мир с его жизнью был бесконечно шире и богаче тех представлений, какие могли сложиться у касталийца. Этот мир находился в непрерывном становлении, он сам творил историю, он был полон вечно новых начинаний; этот мир, пусть хаотичный, был отчизной и плодородной почвой, на которой произрастали все судьбы, все взлеты, все искусства, все человеческое, он рождал языки, народы, государства, культуры, он создал и нас, и нашу Касталию, и он же будет свидетелем нашего умирания и останется жить после нас.
76. Мой наставник Иаков пробудил во мне любовь к этому миру, и любовь эта непрерывно росла и требовала пищи, а в Касталии не было ничего, что могло бы питать ее. Здесь мы жили за пределами мира, мы сами стали маленьким, совершенным, застывшим в своем развитии и переставшим расти мирком.
77. Вот уже некоторое время я стою на той грани, где моя работа как Магистра Игры превращается в бесконечное повторение уже сделанного, в пустые формальные экзерсисы, и я выполняю ее без радости, без воодушевления, порой даже почти без веры. Пришла пора прекратить это.
78. За долгие годы вокруг него скопилось нечто вроде личного достояния, в особенности записи, тетради с выписками и тому подобное; все это он оставил, пусть пользуются в Вальдцеле, кто захочет. Но маленькую флейту он взял с собой...
79. Юноша, который столь высоко ставил патрицианские черты и традиции своей семьи, который не мог простить отцу, что тот презрел эти традиции, сейчас впервые в жизни встретил духовный, благоприобретенный аристократизм, -- ту силу, которая при счастливых обстоятельствах может иногда совершить чудо и, перескочив через длинный ряд предков и поколений, на протяжении одной-единственной человеческой жизни превратить сына плебея в знатного человека.

Ведь в самом деле, если верить свято,

Что вглубь глядеть опасностью чревато,

Трех измерений будет многовато.

То, что вчера лишь, прелести полно,

Будило ум и душу волновало,

Вдруг оказалось смысла лишено,

Померкло, потускнело и увяло.

Чтоб вновь затем другими откровеньями

Весь этот круг открывшийся пророс,

Чтоб вновь и вновь за старыми решеньями

Неразрешенный ввысь взлетал вопрос.

Любая мудрость временна, конечна,

Любому благу срок отмерен точно.

В любом начале волшебство таится,

Оно нам в помощь, в нем защита наша.

80. Думалось Слуге в ту минуту, в необъятной сети сцеплений имеется какое-то средоточие, где все известно, где можно увидеть и прочитать прошлое и будущее. К тому, кто стоит в этом средоточии, стекаются знания, как стекается вода в долину, как бежит заяц к капусте; слово того человека должно быть острым и разить так же безошибочно, как разит камень, брошенный самой меткой рукой; силой своего духа человек этот должен уметь соединить в себе все эти чудесные дарования и способности и заставить их служить себе.
81. Во дни смут и великих тревог человек может принести тем больше пользы, чем больше его жизнь и мысль направлены на духовные, сверхличные цели, чем лучше он умеет подчиняться, созерцать, молиться, служить и жертвовать собой.
82. От мудреца до шарлатана, от священника до фокусника, от человека, оказывающего братскую помощь, до корыстолюбивого бездельника -- всего один шаг, что люди, в сущности, охотнее платят шарлатану, дают обмануть себя базарному зазывале, чем принимают бескорыстную помощь, не требующую вознаграждения. Они не любят платить доверием и любовью, предпочитая рассчитываться деньгами и добром. Они обманывают других и сами ожидают обмана.
83. Он [Маро] был умен, обладал ясным, быстрым разумом, и тем, чему можно было научиться без самоотдачи, он овладевал легко и уверенно. Но чем дальше, тем больше обнаруживалось, что постичь искусство заклинателя дождя он стремился из себялюбивых побуждений и целей. Превыше всего ему хотелось что-то значить, играть роль, производить впечатление. Ему свойственно было тщеславие человека одаренного, но не призванного. Он гнался за успехом, хвалился перед своими сверстниками вновь обретенными познаниями и искусством -- и это могло быть ребячеством и с годами исчезнуть. Но он искал не только успеха, он стремился к власти над другими и к выгоде: когда учитель начал это замечать, он ужаснулся и постепенно отвратил от него свое сердце.
84. Казалось, все, что слышал Иосиф: жалобы, признания, обвинения, муки совести -- все впитывал он в себя, как песок пустыни впитывает дождь; казалось, он ни о чем не имеет суждения и нет в нем ни жалости, ни неприязни к исповедующемуся, и все же, а быть может, именно поэтому, то, что ему поверяли, представлялось сказанным не впустую, но во время самой исповеди, во время слушанья ее оно как бы преображалось, становилось легче, а то и вовсе исчезало. Редко когда он увещевал или предупреждал, еще реже советовал или приказывал, это словно бы и не входило в его обязанности, да и исповедовавшиеся чувствовали, что это не его дело. Его дело было пробуждать и принимать доверие, терпеливо и любовно слушать, помогать этим еще не созревшей исповеди окончательно оформиться, дать всему, что застоялось и затвердело в душе посетителя, растаять и стечь, вобрать все это в себя и облечь в молчание.
85. Когда посетители не докучали ему, он все равно не испытывал облегчения, когда же затем к нему вновь начинали обращаться люди, он ловил себя на новых грехах: слушая те или иные признания, он ощущал какой-то внутренний холод, полное безразличие, даже презрение к исповедующемуся. Со вздохом пытался он побороть и эти искушения, подвергая себя после каждой выслушанной исповеди подвигам истязания и покаяния. Сверх того, он возвел для себя в закон: ко всем исповедующимся относиться не только как к братьям, но даже с особой почтительностью, тем большей, чем меньше ему нравился тот или иной посетитель; каждого он принимал как божьего вестника, посланного ему в испытание.
86. Он ожидал: приближение старости и постепенное угасание страстей сделает его жизнь просветленной и легкой, станет еще одним шагом к желанной гармонии и зрелой умиротворенности, а старость разочаровывала и обманывала его, ибо не приносила с собой ничего, кроме этой вялой, серой, безрадостной пустоты, этого чувства неисцелимого пресыщения.
87. Самоуглубление и мудрость -- это хорошие и благородные вещи, находятся они, должно быть, только, в стороне от игры, на краю жизни, а если ты плывешь в потоке жизни, борешься с его волнами, твои дела и муки ничего общего не имеют с мудростью, они приходят сами собой и становятся роком, их надо совершить и выстрадать. Даже боги не пребывали в вечном мире и вечной мудрости, и они знали, что такое опасность и страх, знали борьбу и сражения.
88. Самому Дасе следовало бы что-то предпринять, ведь пропасть эту видел он один и это в его представлении она все ширилась и ширилась и наконец стала непроходимой бездной, пропастью между двумя мирами, между миром мужчины и миром женщины, между "да" и "нет", между душой и телом.
89. Так легко все смещается, когда оглядываешься назад.
90. Надо было лишь кое-что замять и опустить, чтобы видеть все в таком свете.