Хазанов Борис Вчерашняя вечность

Борис Хазанов, Вчерашняя вечность

• 1. Главное в историях Анны Яковлевны - это занимательность, а не достоверность.
• 2. Молодость умеет сопротивляться, молодость побеждает агрессию памяти; беспамятство - её защитный механизм: мы молоды, покуда способны забывать.
• 3. Утрата способности забывать, вот что такое старение; мы умираем, раздавленные этим бременем.
• 4. Тело женщины красноречивей её лица?
• 5. Визит врача уже сам по себе является терапевтическим мероприятием.
• 6. В его (доктора) практике важную роль играла ритуальная сторона.
• 7. Прошлое было не чем иным, как предсказанием и предвестием настоящего, и, глядя в прошлое, она различала в нём, как в тусклом зеркале, сполохи сегодняшнего дня.
• 8. Не лишено некоторой парадоксальности, что представителем русской интеллигенции в данном случае оказался... иудей.
• 9. Мы (немцы) сочетаем здоровый почвенный романтизм с железной дисциплиной. Западная демократия изжила себя. Либерализм на данном этапе, быть может, самый страшный враг человечества. Демократия выродилась, продалась капи‑талу - это не демократия, а плутократия.
• 10. Во мгле атакующая пехота блуждала, потеряв направление.
• 11. Он спросил себя, что ему эти вожди, о которых - забыть, забыть, забыть! И не мог найти никакого другого ответа, как только тот, что наша судьба - всю жизнь созерцать эти ублюдочные иконы века.
• 12. Здесь верили слухам, плели интриги, ждали неслыханных перемен, чудесного избавления
• 13. И произошло то, что бывало с ним в ответственные минуты: фюрер воскрес. Фюрер вновь зарядился от невидимых аккумуляторов. Всё или ничего! Гибель - или победа! Стоя посреди зала, он гремел, рыдал, заклинал, потрясал кулаками и вонзал в пространство указующий перст. И, пожалуй, не так уж было важно, что он выдавливал и выкрикивал, - нечто в звуках его голоса, не подвластное рассудку, было важнее слов.
• 14. Что такое судьба... слово, исполненное глубокого смысла, или вовсе лишённое всякого смысла? То, о чём догадываются задним числом, не замечая, что на самом деле это наше собственное измышление? Или нечто предписанное, предуказанное, непреложное, неумолимое?
• 15. Заговор был обречён, потому что его возглавили слабые люди, интеллигенты, христиане. Этими людьми руководили моральные соображения. Мораль мертва, полковник! Надо, чтобы во главе заговора стоял простой народный генерал, не скованный предрассудками, солдафон с низким лбом. Любимец армии.
• 16. Цивилизация денег, мир безудержной погони за наживой, гибельного либерализма, политической анархии, весь этот Вавилон - рухнет рано или поздно.
• 17. Жизнь мчалась, а вместе с тем стояла на месте, как стоит вагон под стук колёс, а навстречу летят поля и деревни; жизнь была предопределена, для неё, словно в чёрную дыру туннеля, были проложены рельсы во мрак будущего, и она неслась по ним, увозя ни о чём не подозревавшего пассажира на тот свет. То, что древние называли фатумом, а люди менее просвещённого времени - Божьей волей, теперь именовалось государственной тайной.
• 18. Первейшая обязанность лексикографа - хранить тайну. Словари лгут, как лгут календари и парадные сводки перевыполнения планов,
• 19. На первый взгляд то, что там происходит, есть средство для достижения некоторой цели. На самом деле в них, в этих средствах, и состоит цель, смысл и задача.
• 20. Карлик знал, что он излучает страх, поле страха окружало его, как электромагнитное поле, чье напряжение возрастает обратно пропорционально квадрату расстояния от генератора: самый большой страх испытывали соратники. Карлик гордился этой способностью и должен был постоянно тренироваться, чтобы сохранить форму, как тренируется спортсмен или упражняется музыкант‑виртуоз.
• 21. Как всякий, кто убил очень много людей, он сам был одержим страхом за свою жизнь; оттого, быть может, это чувство было ему ближе и понятней других человеческих чувств. Но ужас сродни восторгу - карлика можно было только обожать; страх, думал он, не может быть ничем иным, как доказательством любви; страх - это и есть любовь.
• 22. Карлик был цельным человеком. То, что не удавалось другим - писателям и политикам, - монолитная мысль, - достигалось ценой гениального упрощения. Ухватиться за главное и вытянуть всю цепь. Вот решение задачи, какой бы запутанной она ни казалась. Как если бы всё можно было вытянуть в цепь, выстроить в одну линию. Но ведь надо только уметь взяться, и окажется, что так оно и есть.
• 23. Он ненавидел историков, вечно твердивших о том, что события надо рассматривать одновременно и так, и сяк. Карлик смотрел в корень. Он упростил историю. В этом была его сила, его гений.
• 24. Две вещи он усвоил основательно: что власть окружает властителя особым ореолом и что властителю нужен стиль. По поводу первого пункта следует сказать, что существует очарование власти. Власть рождает величие, а не наоборот. Люди жаждут иметь над собой повелителя, наделённого всемогуществом, всеведением, всевидением, - носителя абсолютной правоты. Таким его делает власть. Он внушает священный ужас, чтобы тотчас смягчить его доброй улыбкой, незлобивой шуткой. И чудо: в его устах плоский юмор превращается в тонкое остроумие, банальность - в прозрение, пустые, ничего не значащие слова заключают в себе высшую мудрость. Всё это делает власть.
• 25. Русскому народу претит всякая театральность. Карлик был воплощённая скромность. Он был спокоен, прост, в полувоенном френче и фуражке скупо приветствовал ликующие массы, скупо, вдумчиво ронял слова, подкреплял их коротким указующим жестом.
• 26. Солнце его жизни клонилось к закату, карлик отбрасывал длинную тень гиганта.
• 27. Некогда царь Иван Грозный притворился умирающим, чтобы увидеть, кто из ближних ждёт его смерти. Это была неглупая мысль.
• 28. История, как и религия, апеллирует к фактам, но требует веры. Трещины действительности тем глубже, чем меньше мы ей доверяем.
• 29. Существует версия, - порхает слух, - что таинственное Положение вовсе не существует. Важно не Положение, а упоминание о нём.
• 30. Великие открытия часто обгоняют своё время. Так произошло с изобретением колючей проволоки. Родина колючей проволоки, как считают, экзотический остров Куба, по другим сведениям - Трансвааль: англичане во время войны с бурами сгоняли население в концентрационные лагеря. Однако в то время колючая проволока, крупнейшее техническое достижение нашей эпохи, ещё не нашла широкого применения.
• 31. Открытие состояло в том, что мы живём в царстве обмана и лжи. Самая счастливая в мире страна на самом деле самая обездоленная, величайший стратег и полководец никакой не полководец, а деспот и трус, который прячется в Кремле, в нашей стране фашизм, что и подтверждается сходством с немцами: у них фюрер, у нас вождь, у них партия, и у нас партия ‑ наш рулевой.
• 32. Две вещи определяют место человека на земле: паспорт и детородный член. Две инстанции решают твою судьбу - чиновник и женщина.
• 33. парадокс в том, что, называя вещи «своими именами», мы избираем самый лёгкий путь, мы не постигаем истину - мы проскакиваем сквозь неё, как пуля сквозь яблочко мишени.
• 34. Он помнил, как он кипел ненавистью к вертлявым, неуловимым существам: за их лицемерие, за их уклончивость, за то, что невозможно было понять, где кончается искренность и начинается театр, где граница между невинностью и притворством, и не есть ли это одно и то же; он ненавидел их за то, что они притворялись, будто ни о чём таком не подозревают, и притворялись, что притворяются, - на самом же деле были циничны, расчётливы, знали всё наизусть.
• 35. В каждой ужимке и в каждом движении тела скрывалась двусмысленность, отворачиваясь, тебе на самом деле подставляли себя, и наоборот, «нет» означало «да», «да» значило «нет». Была ли в этом какая‑то логика, были ли они по‑своему правы? Они словно заранее знали, что стоит переступить границу, стоит только «дать», - да, именно так, цинически, они выражались, эти якобы наивные существа, и не только мысленно - наверняка пользовались этим словечком в разговорах между собой, - стоит однажды уступить, и любовь захлебнётся в своём утолении. Кто же не знает, что образ невинной девочки есть изобретение мужчины.
• 36. Страна Россия, думал он, что за страна! Полная чаша. Всего в избытке. Но никому не дано насладиться красотой её природы, величием рек, изумительной архитектурой городов, широтой, простором, волей. Всё тонет в хаосе. Ничего не удаётся. История оборачивается кровавым абсурдом. Вот откуда эта мечта выломаться из истории.
• 37. Прошлое - как повороты детского калейдоскопа; вопрос в том, кто перебрасывает эти цветные стёклышки, из которых при каждом повороте складывается новый узор, кто же это великое и безрассудное Дитя, которое крутит трубку калейдоскопа.
• 38. Дети не устают задавать вопрос за вопросом. Этого требует ритуал беседы.
• 39. Гривастые исполнители, похожие на павианов, в ритуальных лохмотьях, в амулетах на шерстистой груди, извивались, сгибались и разгибались, метались на помосте, терзали струны и потрясали крышками от стульчаков, полуголые певицы, увешанные побрякушками, исторгали истошное пение, с фаллосом‑микрофоном у рта, как бы готовясь обхватить его жадными губами; над всем господствовал ритм. А внизу бесновалась толпа.
• 40. Следователь был человек вполне ничтожный, тёмный и малограмотный, но какой‑то ярко выраженный; когда он говорил, никогда нельзя было понять, лжёт он или говорит правду; чаще он всё же лгал, потому что одна из задач его работы состояла в том, чтобы путать и сбивать с толку, и держать обвиняемого в постоянном неведении относительно чего бы то ни было, но лгал он также без всякой нужды, по привычке или ради удовольствия. Следователь был воплощением Зла, но какого‑то слишком уж приземлённого зла; был очень русским человеком, с открытым и довольно приятным лицом, с простоватым и одновременно хитрым взглядом и этой способностью неожиданно переходить от суровой официальности к балагурству и амикошонству. О нём невозможно было сказать, дурак он или себе на уме, навеселе или трезв, он был и прост, и непрост, в нём была необычайная скользкость; иногда он напоминал сумасшедшего. Что‑то соображал, любил подмигивать, вдруг мог ляпнуть какую‑нибудь гадость.
• 41. Никто...не представляет себе, каким странным и страшным существом может быть русский простонародный человек, - разве лишь тот, кто прожил жизнь в нашей стране, трясся по её дорогам и пробирался вдоль поломанных заборов, мимо покосившихся изб, где живут на четвереньках, ходят на четвереньках и с порога, стоя на четвереньках, кланяются начальству. В стране, где ежедневно бездарность и тупость ведет прицельный огонь по всему смелому и человечному. Где каждые тридцать лет нация хором совершает обряд самооскопления, так что поневоле изумишься, откуда всё ещё продолжает рождаться это живое и человечное
• 42. критиковать значит требовать перемен. А любые перемены, тем более реформы для такой системы опасны. Наше государство монолит. Каков он есть, таков он и есть. Это не глина, которую можно мять так и сяк.
• 43. критиковать значит требовать перемен. А любые перемены, тем более реформы для такой системы опасны. Наше государство монолит. Каков он есть, таков он и есть. Это не глина, которую можно мять так и сяк.
• 44. Он вспомнил, что где‑то читал о том, что обезьяны умеют говорить, но молчат, чтобы люди не заставили их работать.
• 45. Литература срезает на корню, как срезают гриб, чтобы бросить его в лукошко, любые догмы и вероучения. Ко всем этим ужасно серьёзным вещам она относится так, как женщины относятся к разговорам о высоких материях: ведь обыкновенно женщин гораздо больше занимает, кто говорит, и как говорит, и какие чувства он при этом выражает, чем сами идеи и мнения. В этом заключается её радикальная безответственность: литература подотчётна чему‑то другому: самой себе.
• 46. Вместо того, чтобы отдаться своему воображению, он дрессирует его, и оно, как учёный медведь, покорно проделывает все штуки, каких ждут от него. Вместо того, чтобы честно воспроизвести свои сны, он подправляет их, не слишком заботясь о верности своих имитаций. Он раб своего интеллекта, который «лучше знает», что такое сон, и диктует свои указания воображению.
• 47. Можно было бы сказать, что любовь - это избирательная импотенция. Означает ли это, что, vice versa, отвага, с которой мужчина овладевает женщиной, выдаёт недостаток любви? Мы во власти мифа, в каком‑то смысле необходимого для мужской души и который кастрирует мужчину психологически, - мифа женской неприкосновенности и возвышенной чистоты. Любовь, говорит он себе, - это смесь поклонения и боязни оскорбить любимую покушением на её плоть.
• 48. женщина, которая хотела одного и того же - невозможного: чтобы её любили «не просто так», а в постели, но и не просто хотели с ней переспать, а чтобы это была любовь; развести любовь и соитие она не могла. Оттого ли, что женщина - цельное существо, в противоположность мужчине? Оттого ли что двусмысленность, игра в прятки, искусство обнажиться, оставаясь одетой, - главная черта её натуры? Или, наконец, оттого, что эта двусмысленность, двуязычие жестов, улыбок, взглядов не противоречит её цельности? И когда оказывается, что примирить ангельское и зверское невозможно, она воспринимает это и как надругательство над чувством, и как унижение плоти. Высшая тайна любви оказывается вполне банальной.
• 49. Значит, любовь - это кража? Его подруге хотелось в буквальном смысле слова похитить его член, сделать так, чтобы он навеки остался в ней, и наслаждение плоти, наслаждение властью хозяйки своих хором, собственницы и госпожи не прерывалось бы никогда. Любил ли он её в самом деле? ... Он был из тех мужчин, которые ищут убежища.
• 50. Посёлок разросся, и всё же писателю показалось, что тут мало что изменилось; он сказал себе, что это симптом старости, капитуляция перед прошлым; думаешь, что бредёшь по пустырям нового времени, а на самом деле это была всё та же оптика воспоминаний, нечто подобное обратной перспективе: отступая, прошлое становилось всё назойливей.
• 51. Коммерсант, я вам скажу, должен быть актёром, иначе дело не пойдёт...
• 52. Коммерция - это такое дело, это как погода. Начинаешь, вроде бы ничего не получается, неходовой товар. Но представь себе, что вдруг твои книжки начнут хорошо раскупаться. Один купит, другой, смотришь - всю торбу распродал. Уверяю тебя: недели не пройдёт, как появятся конкуренты. И не печатным материалом начнут торговать, а вот именно таким, как у тебя, самодельным. Твои же книги будут продавать, да ещё выдавать за свои.
• 53. Сусанна Ароновна, некогда бывшая ученицей Игоря Валериановича, настолько же невзрачная и щупленькая, суетливая и тихая, как мышка, насколько мастит, осанист, величествен, крупно‑благообразен был 75‑летний патриарх, принадлежала к числу тех умных женщин, которые понимают необходимость периодически, не дожидаясь, когда взорвётся котёл, выпускать пар, и прочно держала в руках контроль. Барышни, посещавшие дом, являлись по очереди, раз в неделю, ритм, признаваемый наиболее целесообразным для здоровья и с точки зрения приличий.
• 54. Существует очарование беспорядка. Соблазн хаоса. Хаос тянет в него погрузиться. Освобождает от дисциплины и традиции, поощряет своеволие.
• 55. Россия этого века немыслима без лагерей. Вся страна была покрыта лагерями. Даром это не проходит. Мы по‑прежнему живём в лагерном мире. Мы усвоили психологию лагеря. Она стала общенародной психологией. Лагерный образ жизни впечатался в русский национальный характер.
• 56. Милый мой, в этом и состоит творчество. Вытеснить реальную жизнь властью воображения.
• 57. Ты забыл, писатель, что для того, чтобы узнать женщину, не надо её слушать. Или, слушая, делать противоположное заключение. Женщину надо видеть, потому что тело не обманывает».
• 58. Что это за времена, что это за эпоха, когда какого‑то Элвиса Пресли боготворят десятки, сотни миллионов... О чём тут толковать... Пресли отменил Бетховена. Телевизор обесценил Пруста, обесценил Толстого...
• 59. Пришло время великого примирения с прошлым. История, этот апокалиптический зверь, была усмирена, приручена и вышагивала, словно учёный медведь, на задних лапах, с бантом на шее, под бряцанье бубна, под возгласы поводыря‑дрессировщика.
• 60. Герой романа ищет целостности и какого‑то оправдания. Он жаждет восстановить целостность своей разлохмаченной жизни и целостность калейдоскопической истории.