Д.Самойлов, Проза поэта:

В послевоенные годы жизни Сталина поэзия приучилась к строевому шагу военной службы.
Чем позже приобретается вера, тем меньше она имеет цены.
Официализация Ахматовой и Пастернака казалась порчей качества.
За суждениями (Ахматовой) чувствуется база содержательной памяти.
Ахматова о Брюсове: его дневник - приходная книга успехов. О Мартынове: «Хорошо продуманная мания преследования».
Пушкинистов Ахматова раздражает, потому что они дворня и способны либо раболепствовать либо сплетничать - Ахматова же способна любить и судить.
Портфель Заболоцкого - талисман, бутафория, соломинка, броня.
Но время (с Заболоцким) текло быстро и важно, если так можно сказать о течении времени.
Камень ведь тоже округлый, если его долго обтачивать водой. Но это его форма, а не состояние. А важно в камне, что он весом и надежен.
Процесс этот (складывания нового Вс.Иванова) был не вулканический, а геологический и потому приметный только при внимательном наблюдении.
Семен Кирсанов. Открыватель, ничего не открывший. Политехнический музей ритмов, рифм, метафор и прочего. Инвентарь для восхождения на Эльбрус.
Он (Ландау) был аристократически прост.
Китайскую поэму мы (с Б.Слуцким) разделили пополам (нужно было сделать перевод за 2 дня) и разошлись, полные творческого рвения. О чем мы не догадались - договориться о размере. Поэтому через 2 дня выяснилось, что Слуцкий перевел свою долю задумчивым амфибрахием, а я бодрым хореем. Переводить заново не было ни времени, ни художественного смысла (поэма не была шедевром даже в подстрочнике). Подумав, мы приняли мудрое решение: перед амфибрахием поставили римскую цифру I, а перед хореем - II. Поэма состояла как бы из 2 частей.
Редактор Борис Всеволодович Шуплецов и тогда был человеком не без честолюбивых амбиций, всегда умеряемых природной ленью, российской склонностью к колебательным размышлениям, быстрым вхождением в легкое отдаление и главное - природной нелюбовью к поступкам.
Саша (Межиров) тогда был фантазер и мистификатор. Потом фантазия его иссякла. Осталась мистификация, то есть ложь и актерство.
Это свойство высокоталантливого афериста: уснащать свои речи такими подробностями, которым нельзя не поверить.
Грузинское застолье, как я понял, не визит и не гулянка, а традиционная форма духовного общения, где требуются собранность ума, находчивость и фантазия.
«Личная правда», не будучи ложью, может быть безвкусицей. Присутствие вкуса особенно важно в изображении отношений интимных и отношений с вышестоящими людьми. Вкус - это способность соизмерения своих пристрастий и антипатий, своей манеры видеть - с посторонним взглядом. Вкус - часть ума и сродни чувству юмора.
Наследникам Сталина досталась мощная империя, столпами которой были сила, единство и страх... Подрывая основы страха, новые руководители России, подрывали фундамент триады. Но тогда они об этом не думали.
Оказалось, что мужества, достаточного для самой героической войны, недостаточно для гражданского проявления. Оказалось, что поколение слишком обескровлено и устало. Оказалось, что революционный догматизм, в духе которого было воспитано поколение, был мертвым грузом, мешающим образованию новой реальной идеологии.
Слуцкий, один из поэтом добрых упований, в ту пору сформулировал: «у нас нет спора о путях, а лишь спор о темпах».
Илья Эренбург обладал достаточным общественным авторитетом, опытом политиканства, умением найти ракурс, в котором его идеи, при видимой самостоятельности и свежести, обслуживали определенную политическую компанию. Название романа Оттепель было намеком на то, что после оттепели нужно ожидать весны... Старый слуга Эренбург просчитался... Власти считали, что по линии общественных свобод сделано уже достаточно... Будучи человеком казенным, он болезненно переживал свою отставку с места директора конторы либеральных идей.
Космополитический Эренбург был в истоках своих российским провинциалом. Ему нельзя отказать в уме, но вкус его был причудливо искривлен и односторонне развит.
Эренбург ввел в литературный обиход двух провинциалов российских - Мартынова и Слуцкого. К ним впоследствии присоединились провинциалы полуевропейские и полуазиатские, вроде Межелайтиса и Хикмета.
Неясность идей (Мартынова), многозначительность развернутых метафор, недоговоренность стихов - все это воспринималось как высокая интеллектуальность поэзии... На деле философия Мартынова оказывалась философией капитуляции перед грубой силой власти, уходом от подлинных проблем... Он мог использовать свою поэзию лишь для самоутверждения, надувая ее шары легковесным глубокомыслием.
Можно заставить говорить шепотом. Но от шепота уже не отучить. Грозный шепот, откровенный шепот, страшный шепот - вот оно, завоевание нашего времени.
У этого литературного поколения оказалось спринтерское дыхание.
Наиболее масштабные фигуры истории принадлежат не одному поколению, а целой эпохе, целому периоду времени. Они развиваются во времени. И, собственно, эта способность к развитию определяет масштаб личности.
Смеляков не стал выразителем времени, а лишь пассивным его атрибутом.
Сохранился лучше других, пожалуй, несколько жеманный и изысканный Арсений Тарковский, трансформирующий в поэзию нечто реальное - комплекс неполноценности.
Неумение планировать во всех областях нашей жизни - одна из характерных черт системы. И для этого есть все основания. Ибо для серьезного планирования необходимо развитие наук - социологии, статистики, политической экономии - необходимо привлечение интеллигенции к управлению... Всякого рода знание враждебно среде власти.
Твардовский завоевывал свое место в литературе раз и навсегда. Симонов, как спортсмен, должен был постоянно подтверждать свои рекорды. Его романы, поэмы, пьесы, стихи быстро запоминались, но и быстро выводились из читательского организма. Симонов - любимец и идеолог советской полуинтеллигенции.
В дискуссии о книге Дудинцева впервые прозвучал честный протестующий голос Паустовского. С этой дискуссии началось новое значение этого небольшого писателя, умелого беллетриста, никогда не блиставшего серьезными идеями.
Власть является высшей и священной категорией новой бюрократии. Не обладая ни духовным превосходством, ни правом рождения, ни правом частной собственности, ни историческими заслугами - единственным средством к самосохранению она признает власть. Власть представляется ей порой обожествленной, абсолютизированной категорией. Она паразитирует на власти.
С трудом добившись власти, Хрущев не знал, что с ней делать. У него не было собственной экономической и политической программы. Не было идеологии. Хрущевизм состоял из нескольких десятков стертых политических формул, экономической маниловщины, романтических идей о «возврате» и преклонения перед формами власти... Хрущевизм был бессодержателен с точки зрения всех социальных слоев.
Хрущев заполнял паузу. Он был наседкой, сидящей на яйцах неведомых птиц. Как только вылупились птенцы, они прежде всего начали клевать наседку.
Формы всегда содержательны, но иногда происходит фетишизация форм. Реформы Хрущева были формами, а не содержанием. Содержание развивалось помимо него и было неуправляемым. Одним из примеров «борьбы форм» можно назвать организацию совнархозов (проформа).
Евтушенко - среднее арифметическое искусства. Его можно употреблять как имя условное, как название явления и типа... Видимо, возможен яркий тип, который не является яркой личностью. Евтушенко - поэт массовый. Он легко возбудим и способен улавливать и запечатлевать в хлестких формулах токи общественного возбуждения, массового настроения... К этому важному свойству присоединяется его артистизм, актерское обаяние и умение передавать свое возбуждение почти любой аудитории.
Он не умеет, а может быть, и не стремится познать истину в целом, ибо истинным ему кажется только его состояние... Эмоциональность Евтушенко сродни инфантилизму. Он, как дитя, путает причину со следствием. Как дитя, склонен к быстрой смене настроений.
Чувство принадлежности к системе всегда выручало Евтушенко. Его необычайное тщеславие снабжено верными датчиками пределов дозволенного.
Демократизм Евтушенко и хлесткость его формулировок чужды Вознесенскому. Он вообще тщательно избегает ясности, может быть, зная про себя, что чем он ясней, тем менее интересен. Вознесенский нравится по непонятности. В нем предполагается некий скрытый смысл, зашифрованная мудрость... Евтушенко - вождь краснокожих, Вознесенский - шаман. Он искусно имитирует экстаз. Это экстаз рациональный. Вознесенский - соглядатай, притворяющийся пьяным. У него броня под пиджаком, он имитирует незащищенность. Наиболее уязвимое у Вознесенского - ум. Экстаз прикрывает банальность мысли.
Сути обнажаются в ходе истории. Сути, как луковицы прикрыты многими слоями шелухи. И шелуха эта, вываренная в событиях, придает им свою окраску.
Человек, идущий по кювету, движется в ту же сторону, что и шагающий по шоссе. Направление одно. Только силы растрачиваются разные.
Мы так долго живем в мире субординации, что даже в духовную область переносим понятие иерархии.
Искатель, выдержавший допросы (Солженицын), выдержит и вопросы. Тут прежде всего нужно отбросить сомнения в праве задавать вопросы.
От долгого мира расслабляется нация, но никто из героев романа не принял бы войну только ради тренировки национальных бицепсов.
Что порядочность рядом с совестью! Порядочность всего лишь следование правилам или взятым на себя обязательствам. Она возможна и в бездуховной области - в картежной игре или в торговой сделке.
Порядочность - понятие деловое, но промежуточное по дороге к нравственности. Нравственность решает: быть или не быть, убить или не убить. А порядочность рассматривает лишь процедуру убиения.
По-русски у нас совмещается несовместимое - цель практическая с самым непрактичным ее выражением. Пугачевщина с идеей царизма... Бунт и власть в одном лице. Русский бунт в форме веры и жертвы - вот что интересовало Пушкина.
Маниловщина и есть мирная пугачевщина. Практическая идея всегда на втором месте, всегда - мечта. А на деле - азиатская идея веры и жертвы.
Можно ли вообще прикапливать нравственные идеи мелкими ассигнациями, сперва, предположим, порядочность, потом благожелательство, а там это все сложится в единое - в любовь?
Или есть железный закон логики, по которому сказавший А неминуемо скажет Б?
«Август» Солженицына - роман идей и концепций. В нем нет высшего достижения прозы - характеров. Есть персонажи - схемы идей... Проповедь Солженицына ниже, чем его личность...
Он - сын нашего времени. Потому и понятен обществу, еще не доросшему до распутывания узлов, не постигшему, что живые узлы рубить нельзя, что рубить надо мертвые, а живые распутывать.
Общество, где мало зрелых личностей, остро чувствует потребность в них, потому высоко ценит и возносит любые проявления личности или нечто похожее на эти проявления.
Незрелое общество так же безоговорочно возносит, как и отрицает.
Чепуха, что бездействующие не могут оценивать действующих. Нравственная оценка - тоже действие, и немаловажное. Отказ от оценки по существу - еще раз отказ от действия.
Личность Солженицына выше и сильнее его литературного таланта, в целом подражательного, натужного, исчерпывающегося содержанием сегодняшним и способного воспроизвести только одну личность - личность автора.
Народ, утратив понятия, живет сейчас инстинктами, в том числе инстинктом свободы. Инстинкт без понятий... Знания без понятий - всего лишь образование, «образованщина».
Главная черта любого идеологического общества (марксистского, православного, фашистского) - нетерпимость. Нетерпимость порождает множество следствий:
Смешение критериев оценки личности. Личность оценивается не по духовному качеству, а по принадлежности к идеологии.
Неминуемая замена идеологии фразеологией. Навязывая идеологию всеобщую, это общество лишает человека идей приватных.
Это общество формы, а не сути.
Идеологическое общество искажает само понятие свободы. Отъезд от общества, в сущности, уродливая форма достижения свободы. Эта форма подходит лишь рабам идеологического общества, которые свободой называют освобождение от обязанностей перед обществом.
Попытка заменить одно идеологическое общество другим - главная роковая ошибка Солженицына.
Метафизика - для избранных, политика - для подлых. А религия вроде бы для всех.
Бог Солженицына - нечто вроде ЦК партии, спускающего директивы, право толкования которых взял на себя С.
Дарование - даровано. Но нельзя всю жизнь тешиться дарованным. Дарованное, но не обновленное, ветшает.
Ничто больше не сближает нашу правящую проходимскую элиту с нашей страждущей интеллектуальной эссенцией, чем презрение к народу... Российская среда власти с Петра I по наши дни менялась в своем составе раз шесть и все порывами, не успев или почти не успев породить аристократию. Успевало поспешно и жадно порождаться барство, как и сейчас поспешно и жадно порождается. Оттого у нас и высших демократических понятий нет, что нет аристократизма, то есть встроенной в общество среды власти, успевшей не только обокрасть и обожраться, но и уже понять вред и безнравственность жратвы и воровства и почувстовать существование народа, свое отличие от него, свою благодарность к нему, выстроить свою концепцию нации и ее истории.
Широта среды (человечество, нация) мало что дает. Художник просто расплескивается на большей площади. Важна глубина постижения истинных потребностей пусть даже небольшой среды (или социальной группы).
Аристократизм, то есть высшее понятие о человеческом достоинстве, - необходимый фундамент демократии. Демократия появится у нас только вместе с аристократизмом... У Сталина было плебейское уважение к дворянству. Ради чего и держал графа Игнатьева и сомнительного графа Толстого.
Суть современного суперменства в том, что оно не природное, как, скажем, у Наполеона, а по принадлежности. По принадлежности к касте, к слою, к вере или к мафии. Современное суперменство - мафиозное. Супермен природный силен именно своим выделением из массы, из некоего сообщества. Он законы любого сообщества презирает и становится выше любого закона.
Мафиозник сам по себе слаб. Он становится силен, лишь присоединяясь к некоему множеству, принимая закон этого множества, более того - становясь рабом этого закона. Мафиозностью отдает современная философия технократизма, любая идеология партии, нации или церкви.
«Деревенская проза» бывает талантлива, но сутью она бедна. Любой идеал, обращенный в прошлое, а особенно этот, лишенный существующей основы - фикция.
Такой талант, как Шукшин - злой, завистливый, хитрый, не обремененный культурой, исполненный лишь неясной самому тоски... Это типичная литература полугорожан, отрезавших себе путь в деревню, уже опутанных и закупленных благами города.
Терпимость - признание права за любым думать и говорить любое, исключение уголовного наказания за высказывание мысли. Сугубое разделение слова от дела. Слово всего лишь проект дела. Слово есть дело - принцип догматического общества.
Лень мысли, непривычка к исследованию, отсутствие внутреннего достоинства и самостоятельности.
Наука ближе к фанатизму, искусство ему противопоказано. Наука теряется и путается в обилии фактов. Ей нужна ирреальная модель мира (общества?), чтобы справиться с фактами. Поэтому цель науки сродни фанатизму - она ирреальна. Есть тип ученого - фанатика. Фанатик в искусстве невозможен, ибо фанатик не воспринимает пластики мира.
Искусство лучше, чем наука, справляется с жизненным материалом и легче постигает истинное состояние мира. Поэтому научные истины временны, а достижения искусства не подвержены времени.
Наука может служить безнравственной цели. Искусство - никогда, тогда оно перестает быть самим собой, становится имитацией искусства.
Догматизм - фанатизм без фанатика. Цель постепенно выхолащивается, остаются только средства. А средства без цели - форма. Догматизм - господство формы. Фанатизм свежее и одушевленнее. Он относится к сфере эмоций. Догматизм - мертвая форма, форма, умерщвляющая эмоции.
Комфортный хам начинает уже бояться бескомфортного. Ему нужно право для самозащиты.
Равенство всех в очереди за молоком - не есть равенство. Без очереди лезут худшие. Развитое общество не должно ставить в очередь за молоком Льва Толстого. Ему молоко надо приносить на дом.
У нас нет истинного метода исследования действительности. Истинным методом я называю такой, который на основании знания о настоящем дает знание о будущем.
Хватаются за аналогии, ибо презирают знание, непредубежденный взгляд на действительность, свежее восприятие процесса.
В государственных системах нет факторов, стимулирующих эволюцию, в самой их основе содержатся колоссальные инерционные силы, силы сохранения власти, территории, военной мощи, распределения благ, порядка, доминирующих наций. В поле действия этих сил находится и культура, вырабатывается общественное сознание.
Исторические обстоятельства, если предположить, что человечество развивается, не являются предметом оценки. Оценке подлежит лишь то, что позволяет выбор. Человек не настолько детерминирован обстоятельствами, чтобы не иметь возможности выбора.
Государство нашло новый способ борьбы с инакомыслием - выживание его за границу. Если бы политическая эмиграция не была выгодна государству, ее бы не было. Диссиденты, демократы и борцы, в сущности, признали этот способ. Они пошли на поводу у ГБ.
Нацоналисты - ущемленная часть народности, чьи амбиции превышают возможности... Убоявшиеся трудности пути или неспособные трудности преодолеть - и есть националисты. Националисты - слабая, самоспасающаяся часть общества, однако наиболее откровенная и понятная.
Извечное наше представление о загранице как о земле обетованной владеет самыми посредственными кругами интеллигенции, спецами, считающими, что им недоплачено или общественными мещанами, жаждущими хорошей жизни... Отпусти русских - и они поедут в любой западный Израиль продавать свое умение программировать или логарифмировать или говорить на санскритском языке...
Если есть хотя бы собачонка, которой ты нужен и увезти которую с собой ты не можешь, оставайся. Если нет живой души, которой необходимо исключительно твое присутствие в России, беги из мертвецкой скуки.
Среднестатистическая «духовная жажда» чаще порождает не людей религии, а людей церкви.
Сознание - это со-измерение, знание связей. «Со» означает присоединение к знанию чего-то иного. Со-юз, то есть взаимное распределение обуз, со-противление - то есть совместное противление и дальнейшее со-поставление, со-ображение, со-отношение, со-прикосновение. То есть всегда в знании учет объекта, учет «другого».
Все духовное уникально, потому что не детерминировано. Все, что может быть моделировано, относится к области природы (материального).
Из «Куурво Мудика»:
Свобода невозможна без равенства, равенство невозможно без братства, братство - без изобилия, изобилие - без труда, труд - без сознательности, сознательность без просвещения, просвещение без науки, наука без ученых, а ученые должны обладать любознательностью. - В конечном счете свобода зависит от любознательности.
Философия - пояснительная записка к агрегату, который заведомо не работает.
Фридрих прав. Жизнь есть способ существования белковых тел. Важно выбрать правильный способ. И, конечно, иметь под рукой белковое тело.
Сперва надо выяснить, есть ли справедливость, а потом уже бороться за нее.
Есть и спать за другого нельзя. Можно ли вообще что-то делать за другого?
Изменять жене безнравственно. Не изменять - глупо. А ведь известно, что причина безнравственности - глупость. Порочный круг.
Старость - такое состояние, когда каждый шаг: справить большую нужду, принять ванну, переспать с женщиной - является мероприятием.
Талант - высшая способность извлекать приятное и полезное там, где другие не догадываются извлечь.
Юхан умел забросить мысль на ту высоту, откуда практически достать ее не было возможности.
Я читал Шекспира. Театр - равновесие метафорического восприятия действительности с реальным знанием, воплощенным в характере. При нарушении этого равновесия театр разрушается. Он погибает либо от преобладания фона, либо от засилья сути.