Варденга Мария Говорящая книга

Мария Варденга, Говорящая книга:

Валерий Гергиев:

Я верю в искусство для народа, но для народа, согласного сделать над собой хоть какое-то усилие. Искусство - не протертая каша, которую вливают в рот.
Театр должен формировать условия, где престижно быть просвещенным.
Это честь для компаний - сотрудничать с нами, а не для нас. Это им удовольствие - нам премии давать.
Даже Малер занимался театральным бухучетом.
Дирижеры - перебежчики никогда не добивались фундаментальных, капитальных сдвигов.
Была создана [в Мариинке] система нравственных координат, в которую вписывалось творчество. Если ее нет - рухнет все.

Варденга:

Опять наступает смутное время, когда я перестаю понимать, где кончается факт и начинается пропаганда.

Галина Волчек:

Сегодняшний мир настолько многоканален, что любые новости неизбежно содержат в себе какую-то катаклизму.
В политике нет ни друзей, ни любимых, там есть только соратники.
Для художника любой опыт - это невероятный багаж. Багаж для его эмоциональной и чувственной памяти.
Чем богаче фантазия - тем сильнее страхи, с детства.

Алексей Герман:

«И каждую пятницу, лишь солнце закатится, кого-то жуют под бананом». На среднеевропейский язык это переводится так: революция всенепременно поедает своих детей. В принципе из этого и состоит история всех цивилизаций.

Варденга: Суть профессии переводчика - быть прозрачной стеной между двумя людьми, желающими без твоей помощи понять друг друга. Журналист - это тоже транслятор.

Галина Тюнина:

Ты становишься наблюдателем со стороны. Ты видишь предмет в такой его полноте, которая была недоступна тебе раньше. Именно тогда, когда ты не подделываешь его под себя.
Человек - заложник самого себя. Возможность приходит тогда, когда в человеке рождается абсолютное желание что-то изменить. Когда то, как он раньше жил, умирает. Этап заканчивается - и он может выйти, пусть в «никуда». В любом случае это «никуда» потом определится и обрастет обстоятельствами.
В момент любого кризиса нужно стремиться к тому, чтобы ощутить индивидуальность своего пути, которого не ведает никто. Ни один психотерапевт, какой бы он ни был глубокий и знающий, ни один друг. Твой путь известен только тебе. Нет рамок.
Мужчина должен пробивать стену, а мы должны подметать осколки.
Если ты женщина, что ты можешь делать? Создавать ему условия, чтобы он мог заниматься своими космическими делами.
Любить - это вкладывать жизнь в того, кто рядом.

Варденга: Оранжерея - это тишина и покой. При гарантированной стабильной температуре воздуха.

Евгений Кисин:

На мужчину ни в коем случае нельзя давить. Мужчина по природе завоеватель. Если его лишают возможности завоевывать, он теряет интерес.

Мстислав Ростропович:

Одна молодая виолончелистка исполняла концерт Шостаковича, который специально для меня написан и который я всю жизнь играю. Играла она средненько, но в одном месте такую аппликатуру придумала, до которой я за столько лет так и не дошел. Я это, конечно, стащил моментально.
У Шостаковича на столе под стеклом лежал портрет Мусоргского. Когда я спросил, зачем, он ответил: «когда я смотрю в эти глаза, легче кидать свои произведения в корзину».
Исполнитель музыки - это человек, меняющий свой вид как хамелеон.
Оркестранты как дети: они счастливы, когда видят, что дирижер запутался.
Во французском языке виолончель - мужчина, а контрабас - женщина.

Михаил Плетнев:

Чайковский долгое время занимался совершенно другими делами. Был юристом, окончил юридический факультет, даже работал по своей специальности.
Когда-то Лист прятал Вагнера от полицейских, рискуя жизнью, а потом Вагнер плохо обошелся с ним.
Моцарт был малоприятный человек, легкомысленный, насмехался над всеми, небрежен был с людьми.
Шопен не был очень приятным человеком, над всеми подтрунивал с едким юмором.
Бетховена все ненавидели, он был неуравновешенный.
Есть такой анекдот: старый еврей-скрипач в Одессе. Играл он ужасно, но вид у него солиднейший. Вот он и говорит: с гениями беда. Вот Бах умер, Моцарт умер, Брамс умер, я тоже что-то себя неважно чувствую.

Андрей Звягинцев:

Платон устами Сократа сказал: поэт должен творить мифы, а не рассуждения.
Все ответы, к которым мы на каком-то этапе приходим, это всего лишь наши робкие предположения или иллюзии.
Все ответы являются лишь предпосылками к тому, чтобы двигаться дальше.
Мы всего лишь строим догадки, и поэтому мы такие несчастные, и поэтому мы такие счастливые.
По степени смысловой наполненности в принципе самым высоким искусством является музыка, потому что она наиболее обща и абстрактна.
У Льюиса Кэролла есть такой смешной диалог. - Чем это вы тут занимаетесь? - Мы? Да так, проводим время. - Нет, время не проведешь.
Когда ты, создавая произведения, имеешь все ответы на все вопросы, ты в худшем случае сотворишь банальность, а в лучшем - декларацию.
Искусство должно будить душу.
Человек, как любое существо, вынужден выживать, потому что он в теле рожден и ему ничего другого не остается. Это его плен, его тюрьма - тело, которое он вынужден содержать и обеспечивать.
Моя задача - быть в стороне, чтобы честно описать, что происходит внутри. Я должен оставаться в стороне, потому что я - посторонний.

Теодор Курентзис:

Муха летит на навоз, пчелы - на розу. Выбирайте, куда лететь.
Популярное искусство - это жизнь, обреченная на отсутствие развития. Это искусственный рай.

Анна Нетребко:

У меня характер железный. Если нужно что-то делать, я как снаряд - настраиваюсь, и вперед.
В большинстве случаев я сама брала мужчин. Он мне нужен, он мне нравится и я его беру. Но надо это делать не дрожа и не слишком напористо. Легко и с юмором.
По магазинам просто люблю ходить. Много денег - иду в самые дорогие магазины. Нет денег - иду в самые дешевые.
Я же Дева по гороскопу, у меня все должно быть по полочкам. Люблю все блестящее и яркое.

Василий Аксенов:

У меня в жизни периодически происходили какие-то вихри, завихрения, выносящие на новый уровень. То есть вот как-то монотонно жизнь идет, а потом вихрь - и я выхожу в новое измерение, другой цикл.

Резо Габриадзе:

А вообще-то я не люблю прилагательные, они назойливы и очень испорчены, в них нет стыда. Мир начинается с существительного и глагола.
Человек обрастает мусором, который заполняет его жизнь. К концу жизни человек подъезжает с тремя-четырьмя грузовиками очень ему дорогой макулатуры, пуговок, шестеренок невыброшенных.
Люди искусства бродить должны, они должны разъезжать.
Во время Столетней войны в Европе ни наука, ни искусство не страдали. Англия держала связь с Францией, Франция с Италией, несмотря ни на что.
Даже Сталин как-то сказал Фадееву: «что-то вас, товарищ Фадеев, скучно читать. Чехова - интересно, а вас - скучно».
Персонаж - это житель времени.

Александр Сокуров:

Многие сходили с этой трассы.

Отар Иоселиани:

Жить с возрастом, как ни странно, становится веселее. Человек или никнет, или поневоле превращается в жизнелюба.
Ситуация может вынудить человека опустить руки. Но если вы дорастаете до понимания, что на этом свете все суета, то вы начинаете осознавать, что в действительности все очень весело.
Не может быть замечательных постановок Гоголя. Гоголь не выдерживает инсценировки. Гоголя надо только читать, потому что это самый серьезный писатель в России.

«Я даже ямбом подсюсюкнул, чтоб только быть приятней вам» - хороший эпиграф для КО.

Галина Китайгородская:

Изменить фамилию? Это как? Послушайте, как это можно, изменить единственную фамилию, которую ты получаешь при рождении? Муж - он сегодня муж, а завтра нет. Какое он вообще имеет отношение к твоему рождению, к твоей личности? Никакого. Ты получаешь фамилию один раз и ты не имеешь права ее менять. Это моя твердая позиция. Вовсе не в угоду известности моих предков, дело в принципе.

Евдокия Германова:

В любви к мужчине существует такое понятие, как чрезмерность. А в любви к ребенку слишком много любви не бывает. Вся моя безумная энергия, вся моя любвеобильность, страшно пугавшая мужчин, очень даже уместна, когда предназначена малышу. Он поглощает ее с радостью и готовностью.

Татьяна Васильева:

Академический репертуарный театр - кладбище актеров.
В актерской профессии можно только или полностью состояться или не быть вообще.

Татьяна Толстая:

Американская действительность не грубая, она скорее плоская. Как это ни странно, не поощряет индивидуальность. Там гораздо меньше личной свободы, чем в России.
Мы все знаем много людей, которые захотели получить от жизни все сразу и много. И вроде бы им это удалось. Сидят на куче награбленного в жизни и тоскуют. Все не то, не то. А просто они взяли не свое и не вовремя.
Мужчины достаточно проницательны, когда дело касается их свободы. Стоит им заподозрить, что женщина имеет на них виды, как они настораживаются и наглухо задраивают окна.
Набоков говорил, что рассказы вдохновляются страстным желанием «поцеловать прошлое».
Будущего нет, есть одни предположения.
Вопрос: насколько вы интегрированы в мир вещей?

Изабель Юппер:

...определенный тип человеческих состояний. Пограничных состояний. Это люди, мучимые страстями - мучимые прошлым, мучимые несвободой.
Мы ведь и так все время учимся - когда слушаем музыку или смотрим картины. Мы что-то испытываем на себе. Чью-то волю. Волю художника.
Сцена - это не совсем жизненная форма открывания себя. Это квазижизненная откровенность. Но это правда, что способность и возможность так открывать себя на сцене или на экране позволяет тебе быть достаточно индифферентной в жизни... Индифферентной к себе и порой даже к другим... Говорят ведь, что большие писатели, создававшие великие гуманистические произведения, призывавшие к милосердию, в жизни часто были равнодушными людьми и даже подчас мизантропами... Я не знаю, можно ли совместить в себе сразу две сострадающие индивидуальности. Если и возможно, то жизнь такого человека будет полностью принесена в жертву окружающим. Это жизнь на разрыв себя.
Западный театр - это театр впечатления, а не театр переживания. Есть два способа игры: игра экспрессионистическая, которой пользуется русский театр, при которой актер разделяет самые интимные и глубокие чувства своего персонажа и вживается в него (это именно то, что описывал Станиславский, как я полагаю), и игра импрессионистическая, при которой этого слияния не происходит...
меня в чьих-то мемуарах поразило воспоминание о Михаиле Чехове, который, читая предсмертный монолог Гамлета, тут же, за кулисами, обернувшись к осветителю, корчил смешные рожи...
А мне это очень понятно. Весь вопрос в том, какое из его «я» вы считаете настоящим, - то, которое позволяло хихикать за кулисами, или то, которое умирало на сцене от тоски и одиночества. В каждую минуту жизни на сцену - в фигуральном смысле этого слова - выходит какая-то иная часть нас. Так мы познаем окружающее. Так устроено познание. Но есть какая-то очень тайная часть этого «я», которая всегда остается «за кулисами». И она никогда никому не показывает лица. Порой даже ее владельцу...

Анджей Вайда:

Ярко-зеленый цвет стен дает удивительный эффект постоянной готовности к работе и вместе с тем спокойствия.
Человеку необходимо видеть прошлое прекрасным: он бы не смог выжить, если б груз пережитого давил на него сквозь время с той же реальной силой.
Я был абсолютно убежден, что в Польше гораздо больше инициативных и энергичных людей. К моему изумлению, выяснилось, что огромная часть общества с радостью готова пожизненно находиться на нищенском содержании у государства.
Война мгновенно лишает тебя иллюзий.
Россия изменилась только в больших городах... У вас были колхозы и это принципиальное воздействие на организм.
Бо'льшая часть общества готова голосовать за политиков, которым место только в психиатрической больнице.
История ничего не гарантирует. К несчастью, количество умных людей во все времена остается предельно малым.
Искусство спасает, но не учит.

Такеши Китано:

Я стал актером в свое время именно потому, что это была единственная профессия в Японии, дозволявшая говорить не по уставу.
Голливуд - это рак на теле мирового искусства.
Я до сих пор не научился приспосабливаться. Ни к чему. И ни к кому.
Личность способна противостоять всему. Любому обществу и любым правилам. Единственный закон - это закон твоей собственной совести. Все остальное - глупые социальные схемы.
Я рассматриваю смерть всего лишь как шаг в сторону вечности. Шаг, который определяет меру вещей.
Интересно, вы помните момент, когда вы впервые почувствовали себя абсолютно свободным?
М-м-м... Наверное, это был день, когда я бросил университет. Я пошел в университет на инженерный факультет и искренне старался превратить себя в человека стабильной жизни и регулярной зарплаты. Старался отдать дань уважения матери. Это было хорошее, престижное, перспективное образование. Но я чувствовал себя по-настоящему глубоко несчастным... И это был момент очень мучительный. Потому что, с одной стороны, я не мог бросить учебу из чувства стыда перед родителями (это был очень дорогой факультет - мама несколько лет собирала деньги на мою учебу, а я очень уважал ее труд). А с другой стороны, я очень уважал себя и свою индивидуальность. И не был готов отдать ее на заклание... Где-то год я мучился. Но в результате все-таки ушел. И я до сих пор помню час, когда я в первый раз прогулял лекцию по математике. Помню солнце в то утро. Хотя шел мелкий дождь...
...Помню, был один товарищ, который очень гордился тем, что после университета устроился работать на «Хонду». Он пришел пообедать в ресторан, где я в те времена мыл пол, и с видимым желанием меня уязвить рассказывал о том, какая там прекрасная регулярная зарплата и прочее... Ну и что? Прошло несколько лет, я стал популярным телеведущим и пришел на «Хонду» выступать со своими рассказами. Весь завод собрался на меня смотреть. Можно сказать, на этот раз он подавал мне чай...
чего больше всего на свете боялся маленький Такеши Китано?
Хм. Я могу ответить вам на этот вопрос. Больше всех на свете я боялся своей матери.
?
Да. Она была очень сильной и очень жесткой. И это вступало в конфликт с моей к ней любовью... (Нервный смешок.)
...никаких межличностных противоречий не возникает. Это же я управляю и тем, кто пишет колонку, и тем, кто ведет программы, и тем, кто играет. Это театр, живущий внутри меня... Вы ведь знаете, наверное, что я порой даже фильмы свои подписываю разными именами. Но у меня нет конфликтов. Я кукловод. Дирижер кукол, исполняющих мною выбранные роли.

Деклан Доннеллан:

Я вообще не очень верю в поворотные моменты судьбы. Я скорее признаю путь последовательной медленной эволюции, медленного развития... Поворотный момент - это как озарение, а озарения не случаются часто. И честно говоря, я не верю, что даже при озарении человек может себя реально изменить. Я думаю, серьезные изменения возможны только тогда, когда ты глубинно признаешь очевидную невозможность изменений.
Действие, поведение в том числе, формируется мишенью, к которой оно направлено. Вот если попытаться вот так, правдиво, на себя посмотреть, эта правда может оказаться столь поразительной, что не придется даже играть новую роль. Она напишется в вашей жизни сама... Я, например, думаю, что Чехов пишет о людях, деля их принципиально на людей, желающих видеть, и людей, желающих оставаться слепыми относительно себя.
Вообще работа режиссера - она чем кардинально отличается от работы аудитории? Тем, что режиссер ставит вопросы, а не ищет ответы. И поэтому же я очень понимаю причины, по которым Чехов называет свои пьесы комедиями. Ведь если убрать необходимость вывода, они действительно очень смешные. Страшно смешные. Катастрофично смешные. Конечно, это другой смех - иронический, глубинный, темный.
А поскольку в действительности все мы играем роли и правды о себе не знаем, то с этой точки зрения одна из главных функций искусства - это помочь нам узнать себя...
Как только речь заходит о главных, самых главных и больших вещах, мы прекращаем быть богами и героями, а становимся обычными людьми, маленькими людьми, пытающимися до той или иной степени храбро сражаться со временем.
Писательство - это самая одинокая на свете профессия.
Круглые даты надо отмечать прилюдно и шумно. Отсекая пути назад.

Заха Хадид:

Варденга: Женщина с глазами-прожекторами и разбросанными по плечам волосами несла в себе что-то настолько значительное, что мгновенно превращало все окружающее в слабый аккомпанемент. Прожекторы искрились, вспыхивали, освещали и высверливали все, что оказывалось перед ними. Под их фантастическим светом стоять было трудно: празднично и страшно одновременно. Как в свете софит на сцене...

Берегите себя, - без улыбки ответствовала Заха, скользнув по мне прожекторами, - искренность оплачивается дорого...

Я всегда говорила, что архитектура - это не обслуживающая дисциплина. Это дисциплина формирующая!
Идеи не пропадают. Они просто ждут своего времени.
Я люблю людей с горящими глазами. Большинство людей, к несчастью, с возрастом теряют способность к горению.
Горение - это талант?
Это его необходимая составляющая.
А талант - вы его сразу в человеке видите?
Понимаете, когда преподаешь, проблема таланта становится существенно более сложной. Человек может начинать очень слабо - и потом взмыть вверх как ракета. Или обладать роскошными исходными данными - и никак их не воплотить. Поскольку я преподаю в трех университетах вот уже почти тридцать лет, я весьма осторожна в своих высказываниях. Талант - это семя внутри. При неправильном обращении может зачахнуть. Может прорасти и пожрать обладателя...
Вы свой талант ощущали как бонус судьбы или как бремя?
Хм... (Долгое молчание.) А у меня что, был выбор? Этот выбор человеку не предлагается. Нам всем ничего не остается, как рано или поздно принять себя как данность. Все. Дальше остается работать. Делать свою очень обычную - или очень необычную - работу. То есть думать вовне, а не внутрь. (Взгляд в упор). Думаю, это самый правильный вариант строительства жизни с соблюдением необходимой техники безопасности.
Стены, которые могут помочь, находятся только у тебя внутри. Эти стены - ты сам.
Я полагаю, что судьбу в любом случае следует держать под жестким контролем. Да. Даже если ты веришь в Бога. Бог все равно ничего не может сделать без усилий с твоей стороны. А судьба - это тяжелая стройка. Даже в том случае, если ты счастливчик.
А счастливчик это, по-вашему, кто?
Человек, которому выпадает много шансов. У всех бывает время подъема и спада. Главное при этом не останавливаться и понимать, что ты на правильном пути.
У каждого есть поле неосуществленного. Вопрос в том, чтобы мудро его заполнить... (Вспышка.) Если подумать, каждому дается шанс встретить нужных людей, оказаться в нужном месте и так далее. А дальше уже твой выбор. Воспользоваться или нет. Если полагаться исключительно на свои чувства... (сверлящий взгляд на меня) решения принимать сложно. Потому что правильные решения требуют холодной головы. Если ты хочешь стать тем, кто решает, а не тем, за кого решают... (многозначительно) придется в любом случае приглушить эмоции и включить голову...
Мне очень понравилось, как вы определили свое кредо: вдохновлять...
Правда, с возрастом понятие вдохновения меняется. (Смеется.) В юности это огонь. Он зажигается внутри при соприкосновении с внешними вещами, которые служат кремнем. Тебя вдохновляют люди, искусство, пейзажи... Но со временем механизм вдохновения становится иным. Ты наблюдаешь явления с мыслью о том, как можно их использовать...
Иногда нужны периоды некой внутренней раскачки и неуверенности. Но только для того, чтобы сделать следующий скачок... (Пауза.) Я говорю о том, что нельзя выстраивать у себя внутри армию. Нужно иметь такие железные правила внутреннего распорядка, которые оставляют пространство для возможных изменений.
Должна быть концепция. Кажущаяся неосуществимой сверхидея. И дальше лично тебе нужно понять, как нужно мыслить, чтобы быть в состоянии эту идею воплотить. Тут каждый работает по-разному. Лично я люблю работать с подсознанием. Оно расширяет границы. Когда я учу, я именно в этом вижу свою главную задачу: научить пробиваться к новому...

Эмир Кустурица:

Варденга: Невозможно серьезное обдумывание всех - даже самых несуразных - вопросов. Ответы с подтекстом размером в жизнь, будто обо всем уже внутри проговорено. Мгновенное превращение любой банальности в философию. «Эмир, как вам Москва?» - «Москва? Я был здесь лет десять назад... Тогда было очень серо. Сейчас гораздо больше света. Так гораздо лучше видно - и то, что нужно, и то, что не нужно».
Целью жизни художника я считаю способность сделать людей счастливыми.
А против кого вы в таком случае хотите воевать?
Против системы, превращающей людей в потребителей. Против системы, лишающей их права на утопию.
Феллини как-то замечательно сказал: «Режиссер подобен Колумбу. На корабле Колумб единственный, кто хочет открыть Америку. Все остальные хотят побыстрее домой».
Абсолютно точные слова. Режиссером можно стать только при том условии, что в тебе сидит некое «я», которое, чтобы выразить себя, способно сокрушить любые препятствия на пути. Потому что кино - это слишком коллективная штука. Если ты не способен заразить всех собой, ничего не выйдет...
вы сказали про движение, и я тут же вспомнила эпизод [«Черная кошка, белый кот»], где юноша с девушкой признаются друг другу в любви, держась за буек. Буек качается, камера вращается, и у зрителей вместе с влюбленными начинает кружиться от счастья голова.
Вот видите! (Смеется.) Я на самом деле этой сценой очень доволен. По-моему, я добился того, чтобы там присутствовало волшебство.
Я в принципе люблю маргиналов. Аутсайдеров. Полагаю, что сохраню эту склонность до конца жизни, потому что, по моему убеждению, угол зрения, с которого смотрят на жизнь аутсайдеры, гораздо более значителен и интересен.
У меня достаточно открытый вкус. Поэтому, когда я вижу что-то личное, что-то показывающее уникальность автора, я радуюсь. Это самое ценное. Я в принципе думаю, что режиссеры по природе являются Нарциссами и им чрезвычайно важно научиться радоваться чужим фильмам. Я, во всяком случае, этому научился.
Я ощущаю мир распахнутым себе навстречу - как в детстве. Открытым. У меня до сих пор внутри сидит абсолютная вера в то, что в любой точке мира люди - мои соседи...
От реальности необходимо отталкиваться. Как от трамплина. Чтобы, оставив ее где-то внизу, прийти к метафоре, к некоему новому смыслу...
Меня когда-то поразило, как на похоронах моего отца мой сын, которому тогда было лет четырнадцать, сказал: «Пап, я понял, что такое смерть. Смерть - это яблоко, которое падает с ветки, когда созревает. Оно потом гниет в земле, исчезает, а на следующий год на той же самой ветке вырастает новое яблоко». Для людей, от земли не оторванных, жизнь и смерть - это всего лишь естественный круг бытия...

Ханна Шигула:

воображение - это заклинатель реальности. Понимаете, о чем я? Потому что воображение не питает реальность - оно ее создает. Об этом говорит Борхес. Я его ужасно люблю...
Я начинаю все, бросаясь в неизвестное. Будто через прыжок в воду с закрытыми глазами.
Сама профессия актерская - фальшь, при которой мое человеческое существо начинает подвергаться коррозии...
Брехт всегда был кем-то, кто был вне. Тем, кто ставил вопросы, которые никто не осмеливался поднять...
Одиночество художника - это жизнь за стеклом, жизнь в неизбежной отстраненности от мира. Она [Ахматова] была отстранена от мира - и при этом свидетельствовала о нем. Она была реальностью - и ее отражением. То есть мостом... Обычный человек не может быть мостом. Он как бы на одной стороне. Но таково, я думаю, назначение всех великих художников. И одиночество - неизбежная цена, которую личность в этом случае платит за свою необыкновенность...
Иногда, когда мне не очень симпатичен человек, я пытаюсь представить его маленьким. И как только я представляю его маленьким, я чувствую себя с ним связанным... Я стараюсь слушать очень внимательно: таким образом любая встреча превращается в историю. Пусть и недолгую, но историю на истинном уровне...
У Андерсена ... нравится сказка про соловья. Она сыграла огромную роль в моей жизни, потому что это сказка о сущности искусства и о свободе, без которой его не может быть. Вы помните, у императора живет в саду прекрасный соловей, а потом он получает подарок от императора Японии - клетку с искусственным заводным соловьем. Императору очень нравится искусственный соловей, потому что он поет, когда захочется хозяину, в то время как живой прилетает, когда ему самому угодно... Вот вы меня спросили, почему я ушла из кино. Я ушла, потому что начала ощущать себя искусственным соловьем. А я не хотела им быть и поэтому шла легко, без грусти! Нельзя превращаться в куклу. А я почувствовала, что превращаюсь в нее.

Фанни Ардан:

Я часто думаю о том, что вся эта западная идея свободы личности чаще служит всего лишь оправданием духовному сну. Нас не трогают - и мы себя не трогаем.
Варденга: О, эти переливы голоса - от глухого, низкого до летящего, умоляющего, от хрипа до трелей, от шепота до вскрика... Эта женщина создана, чтобы соблазнять. Она соблазняет все попадающееся на ее пути - зрителей, стулья, театральные шторы, зеркало, шкаф... Она не дышит - она придыхает. Она не говорит - она заговаривает, заканчивая обычные фразы совершенно так, как заканчивают сценический монолог - с интонацией, ждущей аплодисментов.
Надо всегда делать скидку, когда говорят слово «сильная женщина». Вид силы - способность не плакать, никогда не жаловаться, всегда продолжать идти, несмотря ни на что. Все это ни в коей мере не свидетельствует о вашей действительной силе, а всего лишь говорит о ваших попытках бороться с нашей природной слабостью. О, никогда не следует принимать сильную женщину за сильную женщину! Женщина - она всегда раба созданного ею образа. И это трясина, в которой ты гибнешь. Это драма. Потому что в образе силы ты безмерно одинока. Ты одинока под этой маской.
Я не хочу выходить замуж в мэрии и разводиться в суде. Я не хочу, чтобы кто-нибудь имел отношение к моим отношениям... В моей жизни всякое было. Было много любви. Были страшные разрывы. Но к святому слову «брак» это отношения не имело. Потому что брак - это отношения, в которых разрыв невозможен... Это сотворение мира, которое не поворачивается вспять.
Театр - это был запах моей судьбы. И когда я его вдыхала, я начинала дрожать... Мама сочла это капризом. Ответила, что нужно сначала окончить университет, получить нормальную специальность... И тогда, поскольку я обожала своих родителей, я пошла в университет. И закончила факультет политологии. ?! Да, потому что это был единственный факультет, на котором надо было учиться три года. Все остальные специальности длились четыре, пять, шесть лет. И я решила: раз я люблю родителей, я должна это сделать. Через три года я принесла им диплом. Сказала: «Вот, это я сделала для вас. А теперь я пошла в театр». И ушла... Я чудовищно трудно начинала. Меня преследовали неудачи.
Потом мама начала переживать, что я не выхожу замуж. Она говорила: «Фанни, ты должна выйти замуж за человека нашего круга, который возьмет на себя заботы о тебе, обеспечит тебе и твоим детям хороший дом, нормальный доход...» И я опять хохотала. Боже мой! Дом. Доход. Стабильность...
Играть на рояле - это же все равно, что работать на земле птицей.
Я всегда говорила, что должна научить детей двум вещам. Научить их читать и научить играть на рояле. Все остальное человек делает сам.
Знаете, в России был знаменитый педагог по музыке. Столярский. К нему когда мамы приводили детей, он внимательно прослушивал ребенка, а потом всегда спрашивал: «Детка, ты хочешь стать скрипачом ? Нет ? А мама хочет ? Ну раз хочет, ты, детка, будешь музыкантом...»
Это абсолютная правда! Вы знаете, что, когда Наполеон набирал офицеров, он всегда просил привести их матерей. Он не брал офицеров, с матерями которых он не мог познакомиться... Потрясающе, правда?
Ребенка нельзя ни к чему подталкивать. Он должен пробиваться в свое будущее, в свое «я» с тем же усилием, с которым он пробивает себе дорогу на свет из твоей утробы. Тем более актерство - это что-то очень темное. Ты никогда, ни одному профессору, никакому родственнику не можешь сказать, почему ты хочешь стать актрисой. Нет причин. Все причины, которые ты можешь привести, - все ложь. Потому что это какое-то очень темное, очень темное желание. А все, что темно, все глубоко. Потому что это подсознание.

Тонино Гуэрра:

стихи не сочиняют. Их ловят из воздуха, как ловят запахи. Ты чувствуешь запах лимона и спрашиваешь себя, откуда он. Может быть, это был букет... Ты пускаешься ему вдогонку - и рождается стихотворение. Поэзия - это то, что приходит к тебе само. Не ты к ней - она к тебе.
Людям умным всегда недостает настоящего тепла.
Пожилой человек находит в дожде компанию, потому что дождь - один из самых великих оркестров мира. Это оркестр, полный загадочных звуков: успокаивающих, жалобных и грустных... Это великое событие - дождь. Такое же великое, как снег. Теперь мои прогулки проходят по покинутым местам, будто я двигаюсь в собственной памяти. Сейчас я пишу книгу о человеке, который совершает такое путешествие. Я пишу и думаю, что это великий момент - знать, что ты идешь на встречу с самим собой. Кончен спектакль. Кончено время фанфар и помпезных готических соборов. Свободный и спокойный, ты отправляешься на встречу со стулом, чтоб сесть и подумать о том, что сделано.

Стивен Спилберг:

В среднем только 3 из 10 производимых в Америке картин приносят доход. В случае Стивена Спилберга цифры впервые в истории достигли небывалой отметки: 13 из 17.
Как продюсер, он ведет около 60 кинопроектов одновременно.
«Я никогда до того не видел такой скорости и точности работы на площадке, - рассказывал Хэнке. - Стив ходит с телефоном, окруженный десятком ассистентов и пятью сценаристами. Если солнце в намеченное время не выходит, сцена в течение получаса подгоняется под дождливый день. Если рушится декорация, сюжет в течение пятнадцати минут меняется соответственно. Никаких форс-мажоров. Никаких увеличений бюджета! Наоборот, снимая, он постоянно думает о том, как сократить расходы. Актеры работают на съемочной площадке как в театре: дубли сведены к минимуму. Десять минут обсуждения со Стивом, три минуты молчания перед командой „Мотор!" - и гул затих, ты вышел на подмостки. Пан или пропал. Хотя от напряженного темпа у Спилберга все выжимаются по полной программе...»
Детей у Спилберга семеро (старший сын - от первого брака с актрисой Эми Ирвинг, четверо детей с Кейт Кэпшоу, которая до знакомства с ним тоже была актрисой, и двое усыновленных негритят).
В его доме нет прислуги. Несмотря на 20-часовой рабочий день, завтраки готовятся им собственноручно. С 6.30 до 9 утра Спилберг ежеутренне собирает детям портфели и лично развозит их по школам и садам. Ужины оставлены на совести Кейт, но присутствие на них для Спилберга свято. За ужином он имеет обыкновение играть с детьми «в истории»: фразу за фразой дети по кругу сочиняют сюжет нового фильма. Последнее слово, как и на студии, оставлено за папой Стивом. Который, как утверждают дети, в полминуты превращает их нескладную придумку в интригующий сюжет.
Его фильмы - не исповедь в грехах и страхах. Его фильмы - способ их преодоления. Он с самого начала определил свою беспроигрышную режиссерскую тактику: лучшая защита - наступление. Дать пережить, но не дать опомниться. Позволить увидеть, но не умереть.
Пугливому одинокому мальчику, ныне сидящему на голливудском олимпе, удалось установить со зрителем новый тип отношений - атаку предельно простых истин. Не оставляющий пространства для домысливания призыв.
Его зрители переживают в зале обморочно осязаемую атаку четвертой реальности. Его лучшие фильмы доводят до спазмов в горле, но никогда не бросают зрителя без жизнеутверждающего спасательного круга в финале.

Марсель Пруст:

«Я думаю, в преддверии близкого конца жизнь будет казаться нам особенно прекрасной. Мы с внезапной радостью простим ей все утраченные иллюзии, все разрушенные связи, все несостоявшиеся путешествия. Какими прекрасными покажутся нам в этот момент так и не увиденная картина из Лувра, так и не услышанный Бетховен!..»
Прежде, чем начать писать, нужно создать свой язык - это такая же обязанность для писателя, как обязанность скрипача выработать свой звук.
«Поиски утраченного времени» - это роман о великой любви героя к прекрасному и столь быстро проходящему занятию - быть живым.
Книгу можно принимать как в малых, так и в неограниченных дозах и читать как стихи - с любого места.
Пруст называл дружбу «не более чем тщетной попыткой сбежать от одиночества» и незадолго до смерти писал приятельнице: «У меня никогда не было настоящих друзей - я всю жизнь был окружен ворами. Мы с вами состоим в переписке уже полтора года - максимальный срок, который я когда-либо уделял приятельским отношениям. Пора срочно ссориться».
Критика единодушно признала, что детали и подробности, «хватая за хвост» ускользающую реальность, и составляют суть нового литературного метода, упраздняющего святое до того понятие - СЮЖЕТ. По признанию самого Пруста, чтение являлось для него «не более чем способом взглянуть на себя». «Что мы делаем, читая книгу? - писал он одному из своих корреспондентов.- Мы читаем самих себя. Откровения писателя - всего лишь оптический прибор, с помощью которого читатель получает возможность увидеть себя с непривычной стороны. Сюжет в последнюю очередь служит этой цели. Неповторимый аромат бытия, погружающий нас в нас самих, - вот единственная цель, которую может ставить перед собой... ТВОРЕЦ».
ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ, поскольку у Пруста она носила патологический характер. Он не выносил громких звуков и вздрагивал от шороха листвы. Звук рояля в соседней квартире приводил его в бешенство. Чувствительность распространялась не только на шумы. Пруст не выносил никакого белья, кроме батистового, боялся новой одежды, был панически привязан к старым носовым платкам. Он не мог пользоваться мылом, одеколоном и кремами. Школьные друзья шутили, что у Марселя вместо кожи папирус.
Траты Пруста были огромны: только на лекарства уходило больше 100 тысяч франков в год. Тем не менее он имел обыкновение оставлять 200 франков чаевых, пообедав на сто, всучал деньги всем, кто в момент его выхода из ресторана оказывался у двери, и мог вернуться с полдороги, вспомнив погрустневшее лицо швейцара из соседнего кафе, чтобы утешить и его. Он завещал внушительную сумму не только служанке Селесте, но также мяснику и булочнику.
Пруст так и остался человеком прошлого - поэтом эпохи прекрасных дам, салонных бесед и неторопливых прогулок. Он так и не повернулся к настоящему, сочтя своей миссией собирание волшебного калейдоскопа из осколков уходящего мира, в котором прошло единственное счастливое время его жизни - детство и...ЮНОСТЬ.

Педро Альмодовар:

Словно его преследует страх привыкания. Будто знакомые стены способны отнять свежесть взгляда, новизну восприятия - первое качество, необходимое режиссеру, такому как он. Потому что привыкание означает смирение, смирение - это готовность принять неизбежное, а из всех неизбежностей главной является та, к встрече с которой он никак не готов.
Зрителя надо бить наотмашь. Все общественные институты заняты исключительно тем, чтобы помочь ему сохранить душевное равновесие. Тоже мне помощь, если потом он, бедный, оказывается беззащитным в самых простых ситуациях. Нет уж: я, Педро Альмодовар, научу вас сражаться с жизнью, как на корриде. Я на два часа заставлю вас почувствовать себя быком.
Случай даруется только тому, кто умеет его поймать. Чтобы научиться ловить, нужно много сил и много ловкости. Чтобы обрести ловкость, нужно родиться в Ла-Манче, потому что именно эта земля способна вложить ловкость в ваши руки и дать силу вашим ногам...

Астрид Лингрен:

Это полное вранье, что старушкам нужны лупы. Старушки в самом расцвете мудрости не нуждаются в приспособлениях для улучшения зрения, поскольку наперед знают все, что им предстоит увидеть.

Габриэль Гарсиа Маркес:

Первая фраза должна быть выстрелом. Как у Кафки в «Превращении», когда-то сразившем его, восемнадцатилетнего сочинителя трогательных стихов, наповал. «Проснувшись утром, Грегор Замза обнаружил, что превратился в насекомое». Вот такое должно быть начало. Страшное, как ржавый пистолет, приставленный к затылку слепца. Таинственное, как стук костей в груди трухлявого скелета. Печальное, как слезы умирающей от обжорства обезьяны. Сладостное, как вопль теряющего девственность павлина. Такое, чтобы следующие сто лет от книги нельзя было оторваться. Чтобы правдоподобно и невероятно. Чтобы вообразимо и невозможно. То есть задача - если уж дальше размышлять - состоит в том, чтобы реальность и вымысел соединить с первого же момента воедино.
Большой друг Маркеса Фидель Кастро пытался победить нищету, тогда как побеждать нужно было вещи куда более важные - смерть, страх и одиночество, а иначе делать литературу незачем...